С гуслями по жизни

С гуслями по жизни

Отец

Степан Гаврилович Скиталец-Петров был одним из талантливых русских писателей первой половины XX века. Родился он 28 октября 1869 года в селе Обшаровке Самарской губернии. Его отец, крестьянин Гаврила Иванович Петров, был неординарным человеком, сильным и свободолюбивым.

В молодости, крепостной Гаврила очень хорошо играл на гуслях. Его призывали к барыне, когда у нее бывали приступы мигрени, Гаврила играл га гуслях и головная боль проходила. Потом его отдали работать на фабрику. После шести лет фабричной каторги, несмотря на то, что он застудил ногу и был единственный сын у матери, помещица отдала его в солдаты. На службе нога распухла и новобранец попал в госпиталь. Ногу спасти не удалось, ее отняли и отпустили солдата домой.

Вернувшись домой, женился  Гаврила Иванович  и зарабатывал на жизнь игрой на гуслях и столярным делом. В свободное время он много рассказывал своему сыну Степану о своей трудной судьбе и о нелегкой жизни крепостного люда.

Впоследствии Степан Скиталец так писал об этом: «Я слушал эти рассказы, и сердце мое замирало от жалости и ужаса, и преждевременная печаль обвевала мою душу своими черными крылами. И вся жизнь моего отца представлялась мне таким длинным-длинным «сквозь строй» розог, плетей, палок, дубин, горьких обид, нескончаемых несчастий, несправедливых унижений и попираний в нем человека».

В кабаке

Но были и яркие моменты в этой жизни, связанные с гуслями, которые он описал в повести «Сквозь строй». Показательна поэтичная сцена воздействия этого инструмента на слушателей в кабаке, где его отец служил кабатчиком и каждый вечер развлекал публику игрой на гуслях: 

«И вот мой отец вынимает из-под стойки гусли и кладёт их перед собой на стойку. Они треугольные, столярной работы, со множеством струн. С широкого края гуслей натянуты длинные стальные басы, обвитые тоненькой серебристой проволокой. Они блестят и кажутся серебряными, а за ними идут медные, золотистые струны, одна другой короче и тоньше…

Отец засучивает рукава, обнаруживая мускулистые руки с крупными пальцами, и кладёт руки на струны: правой рукой он берёт аккорды всеми пальцами на басах и длинных струнах, а указательным пальцем левой руки проводит по всем струнам: звонкие, беспечные и наивные трели текут серебристым ручьём, а блестящие басы мягко рокочут долгим расплывчатым звуком.

Кабак умолкает, и к стойке поворачиваются грубые, бородатые лица полупьяных слушателей.

Загадочный, не то весёлый, не то печальный мотив начинался медленно, басы неопределённо тянули даже нечто мрачно-похоронное, но сквозь этот строй внезапно прорывались маленькие, лукавые и задорные трели.

И тогда гусляр, закинув голову и молодцевато потряхивая кудрями, запевал с подмывающим видом:

У него был хороший голос, какой-то тёплый и грудной бас, не очень сильный, но чистый, мягкий…

Выразительное лицо его дышало в это время особенным юмором, ноздри горбатого носа раздувались, глаза блестели вдохновением…

А живые струны простодушно и покорно выговаривали за ним каждое слово. Чувствовалось, что крепко и глубоко спит воспеваемый мужик.

Мотив делается всё быстрее, звуки сгущаются и крепнут, сверкающие басы гудят, сливаются в один голос, крючковатые, огромные пальцы проворно перебирают струны, а указательный палец уже с неимоверной быстротой пробегает по всем струнам.

Чудодейственный палец смешит весь кабак своими движениями: он описывает на струнах неуловимо-комические полукруги, словно издевательски мажет кого-то по губам, а порой и вся левая ладонь, изображая педаль, похлопывает по струнам, словно по лысине камаринского мужика, словно будит его от сна, и вот он пробуждается, а палец уже проворно убежал на верхние струнки, и они заливаются тонким серебристым смехом.

Скороговоркой припевает отец. На гуслях поднимается отчаянный вихрь весёлых звуков: тонкие струны ухарски взвизгивают, беспечные голоса их вьются и порхают стаями, среди них воет и тянет одну бесконечную ноту толстая нижняя струна, а басы гудят-гудят-гудят, словно опускаются всё ниже и ниже.

Выразительно поёт отец. Лицо его ежеминутно изменяется, изображая мужика, сон, бабу, глупость, «благородие» и его гнев… Лицо это полно жизни, энергии, веселья, ноздри двигаются, кудри, встряхиваясь, словно пляшут на его голове...

По мере того, как захватывающий мотив «камаринского» развёртывается во всю ширь, и гусляр вдохновенно создаёт самые удивительные трели — неудержимое, могучее веселье захватывает весь кабак: широкие плечи пожимаются, подёргиваются, огромные ножищи тяжело притоптывают, чей-нибудь кулак ударяет по столу, вырываются восклицания:

— Сыпь, барыня, в решето! Эх! Шире! Ходи, изба, ходи, печь!..

Маленький, шестилетний мальчик, я был тут же, за стойкой, и во все глаза смотрел на отца.

…И вдруг раздаются самые отчаянные звуки «трепака»: они «требуют» пляски, «заставляют» плясать, невозможно удержать ноги от пляса, слушая их.

Тут происходило самое главное, волшебное зрелище: весь кабак плясал, плясали молодые и старые, пьяные и трезвые, плясал я…».

Странствия. Учеба

Около двух лет отец с сыном ходили по городам и торговым селам Поволжья, зарабатывая игрой на гуслях на ярмарках и базарах.

Когда странствия закончились, Петровы осели в родном селе. Степан окончил сначала четыре года начальной школы, а потом двухклассное училище. Мальчик хорошо учился, «бурно, ненасытно читал» и начал писать стихи под влиянием творчества поэтов Кольцова и Никитина. В училище его оставили на третий год в качестве помощника учителя.

У отца Степан выучился петь и играть на гуслях. Гаврила Петров любил читать, их бедная избушка на краю села сделалась своеобразным клубом, где можно было встретить образованную молодежь.

В августе 1884 года, блестяще выдержав конкурсный экзамен, Степан поступил в Самарскую учительскую семинарию. В годы бедной и голодной юности он жил лишь на свою небольшую стипендию, почти не прибегая к помощи отца, у которого было еще  пятеро детей.

В семинарии будущий писатель познакомился с революционной мыслью: семинаристы изучали Маркса, Чернышевского и Писарева. Степан писал стихи, фельетоны и рассказы о беспросветной крестьянской нужде , забитости и помещал их в рукописный литературный журнал «Семинарист». Летом 1886 года поэта исключили из семинарии как «политически неблагонадежного» за одно из сатирических стихотворений.

Скитальцу пришлось служить в разных самарских учреждениях – окружном суде, земстве. Обладая хорошим голосом, одно время он пел в архиерейском хоре, где «научился пить и едва не погиб, бесплодно потеряв лучшие годы своей жизни» (С. Скиталец. Воспоминания.).

Встреча с Горьким

Около четырех лет будущий писатель странствовал по южным губерниям России и вернулся в Самару в 1897 году.В городе он стал сотрудником «Самарской газеты», здесь он впервые встретился с Горьким, который стал его другом, воспитателем и наставником.

Писатель начал печататься в 1900 году, в 1902 году выходит его первая книга рассказов и песен. Начался московско-петербургский период его жизни, в Поволжье он теперь бывал лишь наездами. Во время поэтических выступлений Скиталец читал свои стихи под аккомпанемент гуслей.

Писатель принимал участие в революционном движении и вплоть до 1905 года подвергался арестам за агитацию среди сормовских рабочих. К февральской революции отнесся с энтузиазмом, но с 1908 года отошёл от революционной деятельности.

В начале Первой мировой войны Степан Скиталец отправился на фронт санитаром. Опубликовал несколько очерков и рассказов, в которых выступил с осуждением войны. В 1916—1919 годах вышло его собрание сочинений в 8-ми томах. Основная тема его произведений – жизнь крестьянства, которую он хорошо знал.

Эмиграция и возвращение

Весной 1921 года в составе группы писателей Скиталец был откомандирован во Владивосток, чтобы  организовать там советскую газету. Когда группа доехала до Читы, Владивосток заняли белые. Писатели организовали газету в Чите, но в голодный 1921 год без материальной поддержки она прекратила свое существование.

В конце декабря 1921 года по заданию правительства Дальневосточной республики писатель  выехал в Харбин для постановки своей пьесы «Вольница» и фактически остался в эмиграции.

За время пребывания в Харбине Скиталец много работал: написал новый роман «Дом Черновых» о судьбах русской интеллигенции после революции 1905 года, работал над большим романом «Кандалы». В этот же период он создал многие воспоминания — литературные портреты писателей и поэтов, с которыми встречался в течение жизни.

Однако Степан Скиталец не мог полноценно творить, оторванный от родины и народа. В 1928 году в харбинской газете «Новости жизни» появляется его письмо под заголовком «Разрыв с эмиграцией», в котором он пишет, что «революция — не случайный эпизод русской истории и созданная ею власть, очевидно, является вполне закономерным этапом нашего государственного развития…» Поэтому «активная борьба с советским правительством является величайшим вредом для страны» (Известия,  1928, №121).

Он начинает публиковаться в советских журналах, а в 1934 году возвращается в Москву. Неоднократно встречается с Горьким, занимается литературной и общественной деятельностью, принимает участие в работе Первого съезда советских писателей.

Роман «Кандалы»

В 1940 году в журнале «Октябрь» был впервые опубликован роман Скитальца "Кандалы", в котором он описал историю поволжской деревни от 80-х годов 19 века до 1905 года. В деревне Кандалы легко узнать его родную Обшаровку. Сюжетом послужил реальный эпизод, произошедший в этой местности после февральской революции: крестьяне взбунтовавшихся сел объединились и создали Старо-Буянскуюдемократическую республику (по названию волости Самарской губернии), выбрали свой верховный орган управления и даже создали свой свод законов. Несмотря на то, что «республика» была разгромлена, а зачинщики смуты наказаны, конец романа оптимистичен.

Помимо революционных событий, автор воссоздал поэтичный патриархальный быт поволжских крестьян, деревенские обычаи, праздники, свадьбы, игры, вековой уклад больших семей.

Вот как Скиталец описывает воспоминания старейшей жительницы села: 

«Вот все, что помнила по церковной части бабушка Анна: весенние, радостные праздники с участием природы, домашних животных, детей и молодежи, кончавшиеся к вечеру певучими хороводами, после которых жгли костры, перепрыгивали через огонь, а в темную весеннюю ночь до рассвета гуляли парни с девками, уединяясь парочками: смотришь — к осени и знала деревня, кто к кому сватов будет засылать, где свадебные пиры собираются пировать.

Мало было в этих праздниках церковности — больше уцелело остатков веселого славянского язычества. Оттого и вспоминались ей эти красивые лесные праздники вместе с ее молодостью и весенним разливом могучей Волги, бежавшей между дремучими лесами, которым никто не знал ни конца, ни края. Заблудиться навеки можно было в этих средневолжских лесах. В них по-прежнему жили хохочущие лешие, а в лесных реках и озерах купались красавицы русалки. В весенние солнечные дни куковала-плакала о покинутых детях своих невидимка-кукушка, и девушки долго искали в лесной глуши ее голубые слезки» (С. Скиталец, «Кандалы», 1956).

В поездках по Поволжью писатель заболел и умер в Москве 25 июня 1941 года, похоронен на Введенском кладбище.

Петрова Татьяна